«Любовь должна быть не тираничной, а безусловной»

— Почему вы выбрали именно «Похороните меня за плинтусом» для моноспектакля? Что вас тронуло в этом материале как режиссёра и артиста?

— Мои ведущие темы — это создание или разрушение семьи. И вот как раз в этой повести я вижу катастрофу и чувствую эмоциональный ожог, чувственный. Потому что люди, которые должны друг друга оберегать, должны быть заодно, они борются друг с другом. Мама борется с бабушкой за живого маленького мальчика. И это не просто борьба, это война. И предметом этой войны является не какой-то предмет или территория, квартира или ещё что-то, а именно живой маленький ребёнок, которого дербанят на части, который видит все эти семейные ужасы. Для меня это страшно. Не могу сказать, что в моей биографии было что-то похожее, но я часто это наблюдаю у близких мне людей. И это страшно. Так не должно быть. Любовь должна быть не тираничной, а безусловной.

— Каково быть и режиссером, и исполнителем одновременно?

— Сначала я поставил этот спектакль для своего друга Максима Морозова. Он идёт в Петербурге до сих пор. В Европе я пытался ввести других актёров, но не получалось. Тогда мне сказали: «Ты же знаешь материал — сыграй сам». Это оказалось правильным решением. Я знаю этот текст, эмоционально его прожил. Сначала было сложно — как режиссёр, я всё ещё рефлексировал во время игры. Но со временем отпустило. Теперь я чувствую себя стабильно и честно на сцене. Преимущество в том, что я знаю всё об этом материале — мне не нужен взгляд со стороны.

— Вы выступаете с этим спектаклем не первый раз. Отличается ли восприятие зрителей в разных городах и странах?

— Да, но это не зависит от страны. Иногда зал сразу включается, смеётся, реагирует. Иногда — тишина, но глубокая вовлечённость. Главное — это энергия зала. Я рад любой реакции. Это прекрасно, что мы разные и по-разному реагируем. Чего я жду от люксембургской аудитории? Я просто буду рад встрече со зрителями, дать им свою энергию, почувствовать их энергию. 

— Что должен знать зритель перед спектаклем? Нужно ли быть знакомым с книгой?

— Знакомство с книгой необязательно. Но важно знать: спектакль не такой, как фильм. Фильм гораздо жёстче, и мне он режиссерски не близок. Я держусь книги. Это автобиография, и в ней есть много юмора. Первая половина — почти комедия, потому что ребёнок воспринимает всё иначе. Спектакль — трагикомедия. Поэтому зрителям могу посоветовать только не думать, что спектакль будет таким же, как фильм, что он будет настолько жестким. А прочитать книгу можно. Но если не знакомы с книгой, то и на спектакле все будет понятно. Просто приходите, посмотрите.

— Как вы справляетесь с нагрузкой в моноспектакле?

— Это вызов. Я недавно играл два спектакля подряд в Лиссабоне — было тяжело, но в какой-то момент тело и энергия включаются. Я стараюсь не обедать в день спектакля, не расплескиваться эмоционально заранее. Важно дотянуться до кульминаций даже в прогонах, чтобы потом не разочаровать зрителя. Бывает тяжело, но это профессия. Всем в своей работе иногда бывает сложно.

— Какие темы спектакля вам кажутся особенно важными сегодня, в том числе за пределами России?

— Тема разрушенной семьи — универсальна. Мы несем травмы из поколения в поколение. Я думаю, любому русскоязычному это понятно, потому что, к сожалению, так складывается, что из поколения в поколение мы пытаемся выпутаться из этой ямы. Действие спектакля происходит в советское время, и мы видим бабушку, которая была покалечена государством, доносами, отношениями. Мне жалко это поколение, и при этом мне жалко следующее поколение, потому что они будут страдать от травм предыдущего. И это такой бесконечный круг. Актуально ли это? Конечно, особенно в контексте войны, эмиграции. Семья — это то, что у нас есть, близкие, друзья. Это те островки, которые мы пытаемся сохранить, меняя место жительства, чтобы у нас хотя бы это осталось. Поэтому, каких бы вы ни были взглядов с родными, важно пытаться отстоять семью, пусть вы разных взглядов, но важно это сохранить. Рано или поздно война закончится. А семья должна быть всегда.

— Как воспринимается русская драматургия за рубежом? Есть ли у неё универсальный язык?

—  Да, её понимают. Ставят Чехова, появляются новые авторы. Я думаю перевести спектакль на немецкий. В Германии его точно поймут. Потому что были ГДР, ФРГ, Берлинская Стена, и они тоже понимают этот контекст. У них много похожих соприкосновений. Как это будет, например, в Австрии? Я не знаю, но можно попробовать. В других странах — посмотрим. Главное, чтобы тема была понятна. Интеграция важна.

— Какие постановки и режиссеры повлияли на ваш подход?

—  Я стараюсь вдохновляться, но не копировать. Вдохновляют Крымов, Яна Тумина, мой мастер Руслан Кудашов. Его школа во мне, но я ищу свой путь. Он сам всегда говорил: «Вы не обязаны быть копиями».

— Как театр меняется, по вашему мнению?

—  Это сложный вопрос, потому что я изменил место жительства, и я пытаюсь смотреть европейский театр, а он все-таки другой. Я был на международном фестивале кукол и предмета в Бохуме. Было очень круто. Абсолютно другой подход. Больше документальных историй, чем историй на основе художественного материала. Европейцы, в принципе, больше склонны говорить о себе, о проблемах, которые возникают в обществе, им интересна документалистика. Поэтому я пока адаптируюсь, изучаю. Мне интересно что-то попробовать в их формате. В Германии я делал документальный спектакль  “Дерзкие”, по биографиям женщин, которые меняли этот мир. Артистами были подростки. Я очень горжусь этой работой, потому что я слышу проблемы нынешнего поколения, как они их высказывают, как отстаивают свои границы. И это очень важно. Наверное, можно это назвать моим первым шагом к интеграции.

— Если бы вы могли оставить зрителю одну мысль после спектакля — что бы это было?

—  Любовь. И простая мысль: давайте беречь друг друга